Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Страница 99

Он гладил ее руку и в то же время не мог не морщиться от этого запаха. Запах дерьма — запах смерти, так и запомнилось. Впоследствии он часто думал — хорошо, что она не открывала глаз, хотя бы не видела его невольной брезгливости, которая наверняка пробивалась сквозь отчаяние…

* * *

Когда старший научный сотрудник сотник Налимов подал рапорт о переводе из военной лаборатории в действующую армию, перед ним только что двери не запирали на ключ. Звердич откровенно орал, что он идиот, кретин, сорвиголова без царя в башке и просто не ведает, что творит! Он, старый, седой профессор, вынужден биться грудью против такого идиотизма! Уж не обессудьте нижайше, молодой человек, но глупость — всегда наказуема, и хорошо если это именно наказание, а не расплата на всю оставшуюся жизнь! Да–с, именно так!

Володя добился. Трехмесячные курсы переподготовки — и в войска, в ту самую дальнобойную артиллерию, которая так и не защитила тихий курортный городок, по официальным данным не имеющий никакого отношения к войне. К счастью, его направили на другую планету, иначе было бы совсем тошно…

Война… Только здесь, на Казачке, Володя начал по–настоящему понимать, что это такое — война, думал он потом. Именно здесь, в горячей точке галактического сектора, в ключевой точке межзвездных путей, на планете, которую регулярно бомбили, обстреливали и утюжили, где волны десантов разбивались о наземные укрепрайоны конфедератов, где штатовцы наступали и отступали, оставляя после себя перепаханные поля выжженной, зараженной земли, некогда бывшей лесами, полями и городами.

Нельзя сказать, что увиденное на поверхности обороняющейся планеты поразило его. Это нечто другое — больше, яснее, проще в каком–то смысле. Как удар доской по макушке не может не быть простым и понятным, рассуждал он наедине с собой.

Войска, боевые части — это был другой мир, другая жизнь, словно он заснул и проснулся в теле нового человека. Грубее? Конечно. Яростнее? Разумеется! Но дело даже не в этом. Володе показалось, что в этих людях, его новых боевых товарищах, было какое–то непоколебимое спокойствие предопределенности, особая кристальная ясность, окрашивающая мир в два простых и понятных цвета — черный и белый. Наверное, так…

Наверное, очутившись в войсках, Володя сразу начал завидовать тем, кто воевал бездумно и лихо, как казалось ему, щеголяя формой и козыряя уставным этикетом. Как Семка Загребец, например. Почти ровесник, без пяти минут друг и в то же время непререкаемый командир…

Впрочем, кто сказал, что для есаула все было так легко? Сам Загребец такого не говорил, это точно. По–настоящему, по душам, они общались не так уж много времени, сначала комбат долго присматривался к своему новому заму. Володя же просто робел перед этим немногословным капитаном с безукоризненной выправкой и множеством боевых орденов на выпуклой спортивной груди. Только спустя пару месяцев Налимов решился рассказать есаулу про смерть родителей, сестер и невесты. Узнал в ответ, что до войны у Семена была семья и трое детишек, несмотря на его молодость. И еще была кошка Муся, и хотели с женой четвертого, уже прикидывая, куда пристроить зверя на время беременности…

— А теперь — никого не осталось. Даже кладбища не осталось, весь рельеф сровняли стратегическими ракетами во время большого июльского штурма, — рассказывал командир, разливая по мензуркам технический спирт. — Странно, конечно… Несправедливо как–то, не находишь? Словно в насмешку… Вот мы с тобой, Вовка, два здоровых мужика, два солдата, до сих пор живы, а наших близких уже нет на свете. Что–то перевернулось в мире, что–то где–то пошло неправильно, если солдаты живут, а мирные люди погибают… Я не знаю, как должно быть, я не политик и не философ, я армейский капитан, сапог подкованный. Но так — не должно быть, это я точно знаю!

Да, у Семена оставалась только его «Пятая дальнобойная». И глаза, холодные, как сталь на морозе, и полная грудь орденов, и бессонница по ночам, и двух–трехдневные запои время от времени…

Были! В прошедшем, разумеется, времени…

Время лечит горе и ровняет могилы — вычитал Володя когда–то давно в какой–то из старых книг. Война, получается, тоже ровняет. Только ничего и никого не лечит. Просто укатывает все в абсолютную плоскость, ровняя и затаптывая, как бульдозер…

Планета Казачок. 6 ноября 2189 г.

Бункер 5–й лазерной батареи.

03 часа 32 минуты.

Сигнал тревоги прозвучал через двадцать минут. Володя периодически посматривал на часы, поэтому сумел зафиксировать время практически до секунды.

Трофимыч не подвел. Старшина, как обещал, успел догулять свою брагу, слить ее в бидоны из–под синтетического морса и запечатать их с жалобным покряхтываньем. Эти бидоны квадратно–компактного типа он особенно уважал. «До чего удобная емкость, Володенька, просто благословенье Христово, ажник сердце радуется! — разглагольствовал как–то Дед. — Даже изумительно мне порой, что в оную благословенную емкость разливают такую погань, как этот самый «Морс смородинный, особый», леший знает — из какого дерьма сготовленный. По мне — так чтоб черти на том свете интендантов до болятки накормили той «особой» смородиной…»

Мало того, вездесущий Дед успел поднять и «привести в разум» личный состав расчетов. После объявления тревоги батарея Налимова доложила о готовности № 1 за тридцать семь секунд до положенного норматива. Комендант–4 войсковой старшина Дегтярь оценил усердие «дальнобоев» емким «Молодцы, казачки! Благодарю за службу!», объявленным по громкой связи рокочущим баритоном.